FORTOVED
Начало » Фортификация (Fortification) » Период до окончания Первой Мировой войны » Эрзерумская укреплённая позиция
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57471 является ответом на сообщение #57419] чт, 29 марта 2018 15:51 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Гхм, ну, кагбе, я её и закинул в группу, есичо.

Тип орудий мне определили два разных человека, а батарея эта, кстати, на последней фотографии вдали.
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57472 является ответом на сообщение #57471] чт, 29 марта 2018 17:23 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
vasnad
Сообщений: 200
Зарегистрирован: февраля 2011
Географическое положение: СПб
То-то я думаю: эвона ото всюду Эрзеруп попёр))
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57473 является ответом на сообщение #57419] чт, 29 марта 2018 18:01 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Ну дыкть, пока одна спасительная соломинка, которую мы аккуратненько, шоб подольше хватило, потрошить бум Cool .
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57487 является ответом на сообщение #57419] сб, 31 марта 2018 16:35 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Крепостная батарея близ деревни Тапакей (Tepeköy), правая часть левого фланга Эрзерумской укреплённой позиции.

https://pp.userapi.com/c844724/v844724092/16c1c/w2Mqxblnm5E.jpg

https://pp.userapi.com/c844724/v844724092/16c12/Uwhbwc7IU_M.jpg
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57493 является ответом на сообщение #57419] вс, 01 апреля 2018 17:13 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
А вот и этот интересный документ. Хранится он, как отмечено, в архиве Отдела изучения военной истории и стратегии Генерального штаба Турецкой республики (Шкаф Первой мировой войны, полка 401, дело 1578, л. 1-24 -- 1-67). Написан он был, как гласит запись, 16 (29) апреля 1918 г. взятым турецкими войсками в Эрзеруме в плен неким подполковником Твердохлебовым, как сказано, временно исправлявшем должность начальника артиллерии укрепленной позиции Эрзерума и Деве-Бойну и командира 2-го Эрзерумского Крепостного артиллерийского полка.
Готовя материал к публикации при попытках выяснить больше о этой личности, я стал натыкаться на ссылки, кричащие, что это "дикая туфта" и "азерский фейк", мол, выдуманный для того, чтобы оправдать турецкий "геноцид армян" и всё в таком же духе. Но, после прочтения, я увидел там очень много совпадений по крепостной части, с тем, что я брал из других источников, плюс, практически все упомянутые личности бьются гуглом, и судя по биографиям, действительно находились в Эрзеруме (или на Кавказском ТВД) в описываемое время.
Так что, судить вам по прочтению. В оправдание того, что я не нашёл упоминаний про подполковника Твердохлебова, можно сказать, что про предыдущего командира Эрзерумского артполка и начальника артиллерии крепости полковника Короленко (указанного в более официальном, скажем так, документе), я тоже ничего не нашёл.


«Очерк положения 2-го Эрзерумского Крепостного артиллерийского полка со дня его формирования и до занятия Эрзерума турецкими войсками 27 февраля (12 марта) 1918 года»


(л. 1-24)

В половине декабря 1917 года Кавказская русская армия ушла самовольно с фронта без разрешения и согласия командующего армией и главнокомандующего. Вместе с армией ушел и Эрзерумский крепостной артиллерийский полк. Из Эрзерумской артиллерии остались одни офицеры управления артиллерии укрепленной позиции Эрзерума и Деве-Бойну и около 40 офицеров от ушедшего артиллерийского полка.

Эти офицеры остались по долгу службы при своих пушках, брошенных русскими солдатами. Остальные офицеры ушли. Пушек осталось на укреплённой позиции свыше четырехсот штук. Сил для вывода пушек не было, пушки были таким образом привязаны к позиции, а офицеры по долгу совести и службы были привязаны к пушкам и остались ожидать, когда им Командующий армией прикажет уйти или даст новых солдат.

Одновременно с уходом первого полка вместо него был сформирован из оставшихся офицеров 2-й Эрзерумский крепостной артиллерийский полк.

С уходом с фронта армии в Эрзеруме составился революционным путем армянский союз, назвавший себя «союзом армян-воинов». Этот союз дал тогда командующему армией для нового артиллерийского полка около 400 совершенно необученных армян. Часть этих людей сейчас же разбежались, а остальных хватило только для занятия караулов и для охраны батарей укреплённой позиции. Несколько ранее ухода с фронта армии, а именно, когда на северном Кавказе началась гражданская война и Закавказье оказалось отрезанным от России, в Тифлисе образовалось временное правительство, назвавшее себя Закавказским комиссариатом.


(л. 1-25)

Комиссариат этот объявил, что не представляет из себя отдельного самостоятельного правительства, а только заменяет собой временно центральную Российскую власть впредь до восстановления порядка и что Закавказье продолжает оставаться частью России.

Декретом от 18 декабря 1917 г.
[декрета не нашёл, но по одной из ссылок упоминается некое "рамочное" решение о подобном] комиссариат объявил, что вместо ушедшей армии будет сформирована новая армия; в основу формирования клался национальный признак; должны были быть сформированы корпуса -- русский, грузинский, армянский, мусульманский и части войск от других, мелких национальностей -- греческие, айсорские, осетинские и другие.

До выяснения вопроса к каким из национальных войск должна быть отнесена артиллерия укрепленной позиции Эрзерума и Деве-Бойну -- артиллерия эта оставалась смешанной. Командный состав был почти весь русский, а солдаты были армяне. Начальник артиллерии, командир полка и основной офицерский кадр были русские и потому никто не мог считать эту артиллерию армянской. Приказа о том, что эта артиллерия армянская, никто не отдавал; она продолжала носить свое прежнее русское название. Все мы служили в ней, как в российской артиллерии, содержание получали из российского казначейства, подчинялись российским командующему армией и главнокомандующему, при полку имели церковь русскую, а не армянскую, и русского священника.

Прошло уже почти два месяца со времени ухода русских войск. За это время пополнения не прибывали, войска других национальностей тоже не пришли в Эрзерум. Дисциплина в полку не создавалась, солдаты продолжали дезертировать, занимались грабежами


(л. 1-26)

мирного населения и уже стали угрожать офицерам и открыто не повиноваться им.

Начальником гарнизона Эрзерума был назначен полковник Торком; как я слышал -- он болгарский армянин.

Около половины января этого года несколько солдат одной из армянских пехотных частей устроили ночью грабеж дома одного из именитых и весьма уважаемых турецких граждан города Эрзерума и убили этого жителя; фамилии убитого турка я не помню.

Командующий армией генерал Одишелидзе собрал к себе всех командиров отдельных частей и резко потребовал, чтобы убийцы были бы найдены в трехдневный срок; при этом он сказал офицерам-армянам, что такие поступки солдат армян позорят весь армянский народ и что честь армянского народа требует отыскать виновных; вместе с тем он потребовал, чтобы решительно были бы прекращены всякие бесчинства и насилия, иначе он будет вынужден раздать мусульманскому населению оружие для самозащиты. Полковник Торком обидчиво ответил, что весь армянский народ вовсе не таков, что несколько негодяев грабителей не должны приниматься за весь народ и не могут служить упрёком для чести всего народа.

Командиры частей просили командующего армией ввести дисциплинарный устав, полевой суд и смертную казнь. Командующий армией ответил, что не в его власти сделать последнее, а об установлении дисциплинарного устава он уже возбудил ходатайство.
Нашли убийц или нет -- я не знаю.


(л. 1-27)

В конце января, если не ошибаюсь -- 25 числа
[7.02 н. ст.], полковник Торком устроил парад войскам гарнизона с торжественным молебном и салютом в 21 пушечный выстрел; он объяснял это необходимостью поддерживать дух гарнизона и показать жителям города силу гарнизона. На параде в присутствии командующего армией генерала Одишелидзе, он прочёл по записке на армянском языке какую-то речь, которой мы, конечно, не зная языка, не поняли вовсе.

Оказалось, что в этой записи полковник Торком, как мне говорили, провозгласил автономию Армении, а себя царствующим правителем её. Командующий армией, узнав это, удалил его вон из Эрзерума. Из этого мы поняли, что власти не допускают и мысли о какой бы то ни было самостоятельности армян. Не раз я слышал, как армянские руководители получали разъяснения от чинов штаба командующего армией о том, что всё имущество, которое принято армянами от русской армии во всевозможных складах Эрзерума, его окрестностях и на фронте -- вовсе не передано в собственность армянам, а только временно, вследствие отсутствия других войск, сдается им в заведование и на хранение и сбережение.

Одновременно с этими событиями до нас дошли слухи о том, что в Эрзинджане армяне вырезают мирное население со всевозможными зверствами и затем бегут от наступающих на Эрзерум турецких войск. По сведениям командующего армией и по рассказам прибывающих русских офицеров было вырезано до 800 человек турок, а из армян пострадал при турецкой самообороне только один. Стало известно, что в селении Илидже, вблизи Эрзерума,


(л. 1-28)

тоже вырезаны безоружные мирные жители.

7 февраля
[20.02 н. ст.], после полудня, я обратил внимание на то, что по улицам милиция и солдаты забирают и уводят куда-то целыми отрядами мужчин турок. Мне, на мои вопросы, объяснили, что это собирают на работы по расчистке железнодорожного пути, занесенного снегом.

Около трех часов дня мне по телефону один из русских офицеров моего полка -- подпоручик Липский -- доложил, что в казарме моего полка солдаты-армяне схватили шесть человек турок с улицы, загнали их в угол двора, избивают их и, вероятно, кончат убийством. Помочь им он сам не мог, так как солдаты угрожали ему оружием за намерение освободить турок, а бывший там офицер-армянин отказался противодействовать солдатам.

Я тотчас собрал ближайших к моей квартире трёх русских офицеров и отправился освобождать схваченных турок. Вблизи казармы меня встретили докладывавший мне по телефону офицер и представитель Эрзерумского городского управления г. Ставровский, искавший своего знакомого турка, тоже схваченного армянами на улице.

Они сообщили, что солдаты оружием препятствуют им войти во двор казармы. Пошли дальше. Когда мы подходили к казарме -- из ворот её выбежало около двенадцати человек перепуганных турок, разбежавшихся в испуге во все стороны. Одного из них нам удалось задержать, но без переводчика мы не могли опросить его. Во двор казармы я вошёл беспрепятственно. Потребовал от солдат указать мне, где находятся схваченные на


(л. 1-29)

улице жители. Мне доложили, что никого из жителей в казарме нет. Начав обыск помещений, я сейчас же обнаружил более семидесяти человек турок, запертых в бане при казарме и страшно перепуганных. Немедленно произвёл краткое расследование, арестовал шесть человек солдат, на которых указали почти все, как на руководителей, а всех задержанных турок сейчас же отпустил.

Тут же узнал, что рядом с казармой, на одной из крыш, был недавно в этот день убит ружейным выстрелом из казармы неизвестным солдатом-армянином нищий, больной, мирный житель безо всякой причины.

К сожалению, протокол обо всем этом с именами освобожденных мною жителей пропал вместе со всеми другими бумагами управления артиллерии при взятии Эрзерума 27 февраля турецкими войсками. Кто был там тогда схвачен из жителей -- можно установить путём опроса населения, так как я и теперь ежедневно встречаю на улицах города освобождённых мною людей, которые неизменно приносят мне при встречах свою признательность и благодарность за спасение жизни. Знает их и переводчик Али-бей Пепенов, служивший письмоводителем при г. Ставровском, так как он тогда составил списки их для протокола.

Расследование указало на причастность к этому делу прикомандированного от пехоты к артиллерийскому полку офицера-армянина прапорщика Карагадаева, который по показаниям освобожденных турок руководил обыском их и забрал себе некоторые отнятые солдатами вещи.


(л. 1-30)

Карагадаев был также тогда арестован и посажен на гауптвахту до суда над ним.

Вечером всё было доложено командующему армией в присутствии комиссара области г. Глотова и помощника его г. Ставровского.

В течение этого дня в городе было совершено армянами несколько одиночных убийств и устроен пожар одного из базаров. Вообще в этот период поступали из разных мест города и его окрестностей сведения об одиночных убийствах армянами безоружных мирных жителей турок. Вблизи укрепления Тафта, по моему приказанию, был арестован и сдан коменданту города армянин солдат, убивший турка.

Жители-турки говорили, что из отправленных на работы турок многие не возвращаются вовсе, а куда-то пропадают. Об этом городские старшины докладывали командующему армией.

На следующий день после освобождения мной схваченных армянами жителей мы, старшие артиллеристы, начальник артиллерии, я и заведующий мобилизационной частью управления артиллерии -- подали командующему армией рапорт с просьбой разрешить всем артиллеристам Эрзерумской укреплённой позиции уйти из Эрзерума, так как в боевом отношении мы здесь не могли принести никакой пользы и не были нужны; противодействовать зверствам армян были бессильны, а прикрывать своим именем бесчинства армян вовсе не хотели ни одной минуты.

От командующего армией мы узнали, что командующий турецкой армии генерал Вехиб-паша известил его радиотелеграммой о своём распоряжении войскам занять Эрзинджан и двигаться вперёд


(л. 1-31)

по территории, занятой русскими по праву войны, до встречи с русскими войсками, так как армяне зверствуют и вырезают в этих областях мирное турецкое население.

На это движение Закавказский комиссариат предложил Турции заключить мир. По радиотелеграфу был получен ответ командующего турецкой армии, что он и его армия с большой радостью приняли предложение мира, но что решение этого вопроса зависит от турецкого правительства, которому он и представил предложение Закавказского комиссариата.

По нашей просьбе командующий армией переговорил по телеграфу с председателем комиссариата г. Гегечкори и главнокомандующим генералом Лебединским. В ответ ими было сообщено, что для установления порядка среди армян высылаются в Эрзерум доктор Завриев и Андраник; что армянскому национальному совету поставлены ультимативные требования прекратить немедленно творящиеся безобразия и у него есть силы для исполнения этого требования; что окончательные указания будут даны по получении окончательного ответа от турецкого правительства о мире, а до тех пор нам оставаться в Эрзеруме. В заключение ими было сказано: «Приносим Вам и всем офицерам глубокую признательность за ваш общий подвиг; мы остаёмся в полном убеждении, что Вы и все Ваши сотрудники сделаете еще одно героическое усилие и останетесь на ваших постах, что особенно важно теперь, когда России угрожают новые бедствия».

После этого командующий армией письменно отдал приказ оставаться всем на своим постах,


(л. 1-32)

как часовым, что у него слишком много власти и что он, пользуясь своей властью, не даст ни одному из нас погибнуть понапрасну.

Таким образом, мы опять остались в Эрзеруме по требованию русских властей и для пользы России. В это время стало известно, что турецкое правительство согласилось вести с Закавказским комиссариатом переговоры о мире; местом переговоров назначен Трапезунд, а начало переговоров назначено на 17 февраля
[2.03 н. ст.].

На словах командующий армией разъяснил нам, что мы должны оставаться в Эрзеруме до заключения мира, а потом, в зависимости от условий мира, должны будем либо эвакуировать из Эрзерума всю нашу артиллерию со всеми запасами, либо сдать ее на месте турецким войскам, если по условиям мира это нужно будет сделать; в случае же если мир не состоится -- мы должны будем взорвать и уничтожить все пушки и уйти из Эрзерума, так как никаких боёв под Эрзерумом командующий армией давать не собирается; о необходимости же сделать это мы будем извещены им за семь дней, при первых признаках наступления регулярных турецких войск.

Вообще же, до окончательного решения так или иначе вопроса о нашем нахождении в Эрзеруме, мы должны будем отбиваться от могущего быть налета на Эрзерум со стороны курдов, так как еще при заключении перемирия турецкое правительство объявило, что курды ему не повинуются и оно не может принудить их повиноваться.


(л. 1-33)

С этой целью ещё в конце января, по распоряжению командующего армией были высланы на этапы по линии Эрзерум--Эрзинджан орудия, чтобы отгонять курдов, начавших нападать на этапы, для добычи себе пропитания из складов. Таких орудий было выслано несколько -- по одному, по два на этап, при офицерах. Орудия эти отступили вместе с отступившими от Эрзинджана войсками, состоявшими из армян преимущественно.

Около 10 февраля
[23.02 н. ст], с той же целью отбивать нападение курдских шаек, было приказано командующим армией выставить на Беюк-Киремитли, над Трапезундскими воротами и на Сурб-Нишан (Абдуррахман-Гази) по две пушки. Впоследствии, число этих пушек увеличено добавлением ещё нескольких пушек в разных местах городской ограды и предполагалось выставить пушки в промежуток между Карсскими и Харпутскими воротами, на случай появления курдов со стороны Палан-Тёкена.

Все эти пушки ставились только против курдов, ставились совершенно открыто и бороться с регулярными войсками, снабжёнными артиллерией, конечно не могли бы, так как естественно были бы сбиты противником после двух-трех выстрелов; отбивать же налёты курдов они могли с успехом при таком расположении и при той прислуге, которую мы имели.

В половине февраля были вынуты изо всех орудий на дальних участках позиции замки и обтюрирующие части и свезены в склад внутри главной ограды; с ближних участков из орудий


(л. 1-34)

были вынуты обтюраторы и на очереди была работа по удалению замков; с Палан-Тёкена также было приказано доставить замки и обтюраторы; эти работы выполнить не успели. Оставались с обтюраторами только те полевые пушки, которые были предназначены для отбития нападения курдов. Наступление регулярных турецких войск не ожидалось вскорости.

Турецкие войска считались деморализованными и неспособными к большому переходу и наступлению раньше лета.

12 февраля
[25.02 н. ст.] на вокзале толпа вооруженных с ног до головы армянских солдат расстреляла десять или двенадцать безоружных жителей турок. Случайно бывшие на вокзале два русских офицера сделали попытку воспрепятствовать этому зверству, но озверевшая толпа ответила им угрозой расправиться и с ними таким же способом. Задержать никого не удалось.

13 февраля
[26.02 н. ст.]командующий армией ввел в Эрзеруме осадное положение и полевой суд по старому, дореволюционному уставу, т. е. с применением смертной казни. Он назначил полковника Мореля комендантом Эрзерумской крепости и председателем трибунала из армян, сам же в этот день уехал. Вместе с ним уехал и начальник артиллерии Эрзерумской укреплённой позиции генерал-майор Герасимов, чтобы подготовить базу на случай эвакуации артиллерии. Я остался исполнять обязанности начальника артиллерии позиции.

Штаб у полковника Мореля был в большинстве из русских офицеров. Начальником штаба был Генерального штаба капитан Шнеур.


(л. 1-35).

Полковник Морель сразу же по отъезду командующего армией взял другой тон. Он заявил, что гарнизон Эрзерума будет держаться в нём и защищать его до последней возможности, что никого из офицеров и всех способных носить оружие мужчин он не выпустит.

В первый же день по отъезду командующего армией, когда я на совете у полковника Мореля сказал, что среди офицеров есть желающие уйти -- отрядный эрзерумский интендант чиновник Согомонян, армянин, позволил себе заявить публично и шумно, что он как член трибунала, не выпустит ни одного русского офицера и сам расстреляет каждого, кто попытается уйти; что в Гасан-Кале и Кепри-Кёе выставлены сильные заставы, которые будут всех, не имеющих записок от него и пытающихся уйти -- задерживать и возвращать в трибунал.

Я увидел, что мы попали в западню, из которой трудно будет выбраться. Стало видно, что осадное положение и полевой суд направляются больше против русских офицеров, чем против зверствующих армян.

Насилия в городе не прекращались. Русские офицеры неизменно оставались защитниками безоружных и беззащитных мирных жителей турок. Были случаи, что подчинённые мне офицеры силой освобождали хватаемых на улицах и ограбляемых турок. Заведующий лабораторией чиновник Караев однажды стрелял по убегавшему от него армянину солдату, грабившему турка на улице среди дня.


(л. 1-36).

Обещания казнить негодяев, убивающих безоружных жителей, не исполнялись. Назначенный полевой суд не действовал -- боялся угроз армянских солдат. Ни один виновный армянин не был повешен, как это было обещано армянами до введения полевого суда. А между тем, на введении полевого суда настаивали всё время главным образом и усиленно сами же армяне.

Турки жители определённо говорили, что никогда армяне не казнят армянина. Мы видели тоже, что оправдывается в этом деле русская пословица: «Ворон ворону глаз не выклюнет». Здоровые, способные носить оружие армяне уезжали сопровождать свои бегущие семьи.

Арестованный прапорщик Карагадаев был выпущен без моего ведома и согласия. На мой вопрос, почему он выпущен -- полковник Морель ответил, что было произведено дознание и по дознанию он оказался невиновен; между тем, на этом дознании не был опрошен никто из нас; не опрашивали и других офицеров, хотя мы были главными свидетелями этого дела. Независимо от этого я всё же приказал производить свое дознание в полку и поручил это полковнику Александрову. Возбудил ходатайство об откомандировании прапорщика Карагадаева обратно в пехоту.

Арестованный мною убийца на Тафте тоже не привлекался к суду; по крайней мере мне ничего об его привлечении к суду известно не было.

Полковник Морель стал опасаться восстания мусульманского населения города Эрзерума.


(л. 1-37)

17 февраля
[02.03 н. ст.]прибыл в Эрзерум Андраник. С ним приехал помощник -- генерал-комиссар завоёванных областей доктор Завриев.

Так как мы никогда не интересовались историей армян и их внутренней политической жизнью, то никто из нас и не знал, что Андраник -- турецкоподданный, считается турецким правительством за разбойника и приговорён к смертной казни. Всё это я узнал только из разговора с командующим турецкой армией 7 марта
[20.03 н. ст.].

Андраник приехал в форме русского генерал-майора, с боевыми орденами св. Владимира 4-й степени, Станислава 2-й степени и солдатским Георгиевским крестом 2-й степени. Вместе с ним прибыл в Эрзерум начальник его штаба Генерального штаба русской службы полковник Зинкевич.

Накануне приезда Андраника от него из Гасан-Кале была получена полковником Морелем и опубликована телеграмма, гласившая, что по приказанию Андраника в Кёпри-Кёе выставлены пулеметы, которые будут расстреливать всех трусов, бегущих из Эрзерума.

Приехавши, Андраник вступил в должность коменданта крепости; полковник Морель стал подчиняться ему, а мы все по-прежнему остались в подчинении у полковника Мореля.

В день приезда Андраника мне один из моих офицеров донёс, что на одном из боевых участков вверенной мне артиллерии, а именно в селении Тапа-Кёй, армяне вырезали поголовно всё безоружное население без различия пола и


(л. 1-38)

возраста. Об этом я сказал Андранику сейчас же, при первом же знакомстве с ним. Он, в моём присутствии, отдал распоряжение послать в Тапа-Кёй двадцать всадников, и добыть хотя бы одного виновного. Было ли это исполнено и что из этого вышло -- я до сих пор не знаю.

Появился опять полковник Торком. Через день или два после Андраника прибыл в Эрзерум полковник артиллерии Долуханов, армянин. Сначала мне было объявлено им, что он назначается инспектором артиллерии и будет моим начальником. После моего заявления о том, что я сам имею права начальника дивизии и не нахожу возможным учреждения надо мной опекунов, иначе мне надо будет уйти немедленно -- был отдан приказ, что полковнику Долуханову поручается постановка артиллерийского дела крепости Эрзерум.

Он занял порученную ему роль и распоряжения мне уже давал не от себя, а от имени Андраника.

Командир батальона моего полка, армянин штабс-капитан Джанполадянц, пытался тоже вмешиваться в дела моего управления артиллерией; так, узнав, что предполагается орудия при возможности эвакуировать, а электроосветительные двигатели и прожектора попортить -- он заявил, что не позволит вывезти одного орудия; останутся русские офицеры или нет, говорил он, армяне всё равно останутся и орудия им будут нужны.

Стало очевидно, что армяне, прикрываясь желанием служить на пользу России, хотят захватить в свои руки всю распорядительную власть, а русским


(л. 1-39)

офицерам предоставить исполнительную чёрную работу.

Становилось видно и чувствовалось, что дело явно клонится не ко благу России, а к созданию самостоятельности армян руками русских офицеров; но этого всеми силами старались не показывать открыто, так как при таком положении вопроса все русские офицеры-артиллеристы, или большинство их, ушли бы немедленно, а своих у них нет.

Ухода артиллеристов армяне боялись невообразимо. Так, например, мне известно было от временно командовавшего 7-м Кавказским горным дивизионом капитана Плата -- такой случай: 7 февраля
[20.02 н. ст.] предполагалось отправить в Сарыкамыш из Эрзерума горную артиллерию. Армянские руководители, узнав это, 5 февраля [18.02 н. ст.] в панике схватили и арестовали командира парка горного дивизиона; по приказанию командующего армией офицер этот был освобождён; после этого его хватали еще три раза, угрожая залить кровью весь Эрзерум, если горная артиллерия попытается уйти из Эрзерума. Кровь предполагалась, конечно, русских офицеров. Каждый раз арестованного выпускали по распоряжению русских штабных офицеров. Отправление горной артиллерии командующий армией отменил.

Этот случай впоследствии заставил меня войти в соглашение с вр. командовавшим 7-м горным дивизионом. Предвидя возможность физических насилий над нашими русскими офицерами-артиллеристами по отъезде из Эрзерума командующего армией, мы условились взаимно выручать силой друг друга, если армяне осмелятся поднять руки на нас или на наших офицеров с целью принудить


(л. 1-40)

служить армянским интересам. Естественно, что соглашение это было секретное. Реальной силой в наших руках были пушки, пулеметы и русские офицеры.

Тогда же, по моему совету, временно командовавший дивизионом сгруппировал своих офицеров ближе к своей и к нашим квартирам. Сам же я ещё с самого начала формирования полка стал сосредотачивать всё в полку ближе к управлению артиллерии, находившемуся в мусульманской части города, с самого дня вступления русских войск в Эрзерум.

С прибытием Андраника в Эрзерум в штабе полковника Мореля значительно усилилась боязнь восстания жителей города. Эта боязнь ежедневно усиливалась. Дня через три после приезда Андраника я получил приказание от полковника Мореля назначить опытных офицеров для стрельбы по мусульманской части города с форта Меджидийе в том случае, если при аресте вожаков предполагаемого восстания -- действительно вспыхнет восстание. Нам же всем было приказано выселиться из мусульманской части города в армянскую.
Мы, русские офицеры, прожившие в Эрзеруме бок о бок с мусульманским его населением почти два года и знавшие отлично его, не верили в возможность восстания и открыто высмеивали и армянскую трусость.

Офицеры артиллерии, конечно, открыто заявили, что стрелять по городу они отказываются, так как служат не для расстреливания из орудий мирных жителей, женщин и детей, а для честного боя с неприятелем; при существовавшем же положении нам очень


(л. 1-41)

легко было ожидать, что армяне от страха, или по другим соображениям увидят вооруженное восстание там, где его вовсе нет и потребуют открытия огня.

Из мусульманской части города мы не выселились, во-первых потому, что невозможно было физически выселиться в назначенный короткий срок, во-вторых потому, что выселение наше развязывало бы руки армянам в смысле свободы для резни в этой части города по эрзинджанскому образцу, и в-третьих потому, что с выселением в армянскую часть города мы окончательно были бы в руках армян, верить которым уже не позволяли факты. Так же отказались и офицеры горной артиллерии, не входившей в состав артиллерии Эрзерумской укрепленной позиции. В конце концов дело было предоставлено самим армянам. Нечего и говорить, что арест воображаемых вожаков восстания прошел безо всякого восстания.

Распоряжение полковника Мореля о возможной стрельбе из орудий по городу вызвало возбуждение офицеров и побудила меня устроить общее собрание подчиненных мне офицеров артиллерии.

Общее собрание офицеров состоялось в два приёма, с перерывом между ними в один день. На первом заседании присутствовали офицеры артиллерии укреплённой позиции Эрзерума и Деве-Бойну, офицеры-артиллеристы всех прочих частей гарнизона, два офицера англичанина, бывшие в это время в течения нескольких дней в Эрзеруме, затем полковник Морель, полковник Зинкевич, полковник Долуханов, полковник Торком, Андраник и доктор Завриев.


(л. 1-42)

Англичане были приглашены как люди свободные от армянских влияний и могущие по отъезде своем через несколько дней осведомить тыл штаба фронта и иностранные военные миссии о настроении общества офицеров артиллерии и отношении их к армянским кровавым замыслам.

Особенно потому, что в моем распоряжении не было ни почты, ни телеграфа и я не мог быть уверенным, что мои депеши будут переданы по назначению. Вернее, я был совершенно уверен, что мои депеши переданы не будут.

На заседании я обстоятельно изложил обстановку и причины, поведшие к нахождению в Эрзеруме русских артиллерийских офицеров, подробно осведомил собрание обо всех армянских бесчинствах и зверствах, известных мне из личных наблюдений, и докладов и рассказов других лиц и из рассказов командующего армией генерала Одишелидзе.

Доклад свой я резюмировал (закончил) определённо высказанной мыслью, что мы -- офицеры русские, и остались в Эрзеруме не для того, чтобы прикрывать своим именем и мундиром разбойные армянские зверства над беззащитным населением; мы остались служить России, преданные долгу и послушные своим начальникам; остались служить русскому делу, а не армянской резне и хищничеству, и пачкать свое имя на весь свет намерения не имеем ни в коем случае; а пока мы здесь, мы требуем, чтобы армянские безобразия были прекращены, иначе нам надо будет настаивать на том, чтобы нас отпустили немедленно.

Высказанные после меня другими офицерами мысли


(л. 1-43)

подтвердили мои заявления. Андраник ответил в том смысле, что армянский народ обязан бесконечно России, что он часть русского большого народа и сейчас хочет только помочь России, не мечтая об отделении от неё. Что резня есть следствие вековечной вражды армян с турками, что все безобразия и насилия будут решительно прекращены, что в дальнейшем не может быть и мысли о возможности насилий над мирным населением, что для того он и приехал сюда, чтобы положить конец безобразиям и если ему не удастся сделать этого -- он первый уйдет отсюда. Весь разговор шел через переводчика. На поднятый вопрос о том, могут ли желающие офицеры уйти из Эрзерума, он ответил, что если уйдут слабые духом, то это будет лучше для дела и что он «постарается» не препятствовать уходу их.

Полковник Зинкевич убеждал всех присутствующих, что дело, которому мы остались служить, всецело дело русское и что сам он взялся за него, глубоко веря в это. В заключение офицерами было высказано пожелание, или намерение, подождать семь и даже десять дней, чтобы посмотреть, как пойдёт дальше дело, верны ли обещания Андраника и как велика их ценность, а в дальнейшем действовать по обстановке.

Это было 20 или 21 февраля
[5.03 и 6.03 н. ст]. После этого заседания полковник Долуханов высказал мне вскоре мысль, что он поражён той ненавистью к армянам, которую он встретил в русских офицерах и недоумевал, за что они их так ненавидят. Высказывал он это и другим офицерам.


(л.1-44)

Андраник отдал приказ о том, что всякий, без различия национальности, будет отвечать одинаково за каждое убийство, будет ли убийца армянин или мусульманин. По городу были расклеены объявления, приглашавшие жителей не бояться, открывать лавки, заниматься мирным трудом: объявлялось, что за убийство каждого взятого на работу турка весь сопровождающий конвой его будет отвечать своими головами и т. д.

После этого на другой день я проезжал верхом по улице около городского управления. Вместе со мной был один из моих командиров батальонов, армянин штабс-капитан Джанполадянц. Увидев кучку турок, читавшую объявление, мы остановились. Ш-к. Джанполадянц по-турецки объяснил собравшимся людям, что начальство принимает все меры к тому, чтобы не допускать насилий над мирным турецким населением со стороны армянских солдат и что если жители сами не поднимут бунта, то с ними ничего плохого сделано не будет. Жители ответили, что вот уже само время два года свидетельствует о том, что никакого бунта они не делают, не хотят и не сделают и просят только не обижать их, беззащитных.

Я попросил ш-к. Джанполадянца объяснить жителям, что я, русский командир артиллерийского полка, и все русские офицеры всегда были и будут защитниками мирного безоружного турецкого населения и что мы принимаем все меры к недопущению насилий, насколько можем это сделать; будем требовать и впредь этого от властей.

Из толпы многие подтвердили, что знают это


(л. 1-45)

и тут же сейчас два или три человека засвидетельствовали толпе, что я их спас от смерти.

7 февраля
[вероятно, описка, скорее всего имелось ввиду 7 марта (22 февраля по старому стилю)] ш-к. Джанполадянц принимал участие в работе армянского комитета. На втором заседании общего собрания офицеров из посторонних присутствовал только доктор Завриев. Тут было высказано, что 2-й Эрзерумский Крепостной артиллерийский полк вовсе не армянский, каким его хотят считать армяне, а только имеющий солдат-армян. Что никто из нас в наёмники к армянам не поступал и поступать не желает. Что ни подписки с обязательством служить в армянских войсках мы не давали, ни контракта об этом не подписывали. Что необходимо, чтобы правительство точно установило, какой это полк -- русский или армянский; если русский -- чтобы прислали нам русских солдат; если армянский -- чтобы отпустили желающих офицеров уйти в русский корпус, а не желающих служить вовсе на Кавказском фронте отпустили бы к воинским начальникам, не считаясь с осадным положением, которое одно только и было формальным препятствием.

В случае же если Закавказье отложится от России, а до нас уже доходили вести, что это ожидается на днях, то чтобы нас немедленно отпустили бы, так как мы при таком положении дела становимся в Закавказье иностранцами. Выяснено было, что согласно существующим декретам и приказам, каждый имеет право подать рапорт об увольнении его к воинскому начальнику или о переводе в русский корпус.


____________________
Продолжение следует
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57544 является ответом на сообщение #57419] вс, 08 апреля 2018 07:07 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Позиции на горе Деве-Евран-Байры.
https://pp.userapi.com/c834204/v834204938/10a76d/c2AwoXjkQSY.jpg
https://pp.userapi.com/c834204/v834204132/1081b0/To6LbpY_bbw.jpg

https://pp.userapi.com/c834204/v834204938/10a776/hu6Xn4hmimk.jpg
https://pp.userapi.com/c834204/v834204132/1081ee/d0dwo4X2tVc.jpg
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57545 является ответом на сообщение #57419] вс, 08 апреля 2018 07:23 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Вообще, как видно по своеобразной "просеке" на предыдущих картинках, турки при хозработах не особенно церемонятся с такими сооружениями. То ли от незнания, что это, то ли оттого, что как раз прекрасно знают, что это.
А в более низменных отделах уже много чего срыли; вот, например, прокопались прямо сквозь полукольцевой окоп у невысокой плоской вершинки.
https://pp.userapi.com/c846216/v846216938/1aac1/_gzzj5sE8bs.jpg
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57559 является ответом на сообщение #57419] пн, 09 апреля 2018 16:54 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Думаю, буду всё по русскому присутствию в Эрзеруме сюда складывать.

Нашёл фотографию, подписана «WWI Russian Army field hospital staff in Eastern Turkey, perhaps near Erzerum, circa 1916. The commander/chief surgeon is seated on the far left»
https://pp.userapi.com/c840328/v840328110/749b0/JXprBPkZ5SY.jpg

Кто не может в английский (как, например, я Cool ), перевод: «Медицинские работники российской армии в 1 Мировой Войне на востоке Турции, возможно рядом с Эрзерумом, около 1916 г. Командир/главный хирург сидит с краю слева.»

Можно попробовать поопознавать людей на фото, более точнее привяжемся к времени и месту.
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57579 является ответом на сообщение #57419] сб, 14 апреля 2018 07:07 Переход к предыдущему сообщенияПереход к следующему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Продолжение (а точнее, окончание) вот этого любопытного документика.

(л. 1-46).

Я объявил, что рапортов, которые будут поданы мне об этом, задерживать не буду, а буду представлять их с ходатайством об исполнении.

На этом заседании офицер 7-го Кавказского горного артиллерийского дивизиона штабс-капитан Ермолов сообщил обществу офицеров, что он, не желая оставаться на службе во вновь формируемом армянском дивизионе, подал рапорт об увольнении его; его сначала уговаривали остаться, а когда он решительно заявил, что не останется -- полковник Морель отдал письменный приказ, что ш-к. Ермолов увольняется в распоряжение штаба фронта «по несоответствию», т. е., иначе говоря, как совершенно негодный и вредный для службы офицер. Кроме того, ему было дано предписание убраться из Эрзерума в течение 24 часов.

Так поступили с боевым офицером, отлично знающим свое дело и имеющим несколько боевых наград; опорочили его только за то, что он на самом законном основании не пожелал вступить на службу в армянскую войсковую часть и имел неосторожность публично сказать полковнику Морелю несколько слов, уличавших его в чрезмерной приверженности к армянам.

Доктор Завриев на этом заседании уверял общество офицеров, что оставаясь в Эрзеруме офицеры делают чисто русское дело и только на пользу России, а вовсе не армянское; что армянский народ бесконечно обязан России и впредь может существовать только под покровительством России; что отделяться от России армяне не намерены никоим образом; что армянский народ -- это часть народа русского; что экономические


(л. 1-47)

и политические интересы самой России настоятельно требуют нашего нахождения в Эрзеруме до заключения мира; что мы нравственно, как граждане России, не можем сказать: «Вы -- армяне и турки сводите свои счеты. Режетесь? И режьтесь! Чёрт с вами, это ваше домашнее дело; а нам русским здесь делать нечего».

Наконец, если мы так человеколюбивы и так настойчиво требуем прекращения убийств мирных жителей, то это самое человеколюбие обязывает нас продолжать оставаться в Эрзеруме, чтобы не допустить озверевшую армянскую чернь произвести в Эрзеруме резню мусульманского населения.

Успеха речь доктора Завриева не имела. Сам же он после этого заседания высказал мне, что дело безнадежно и что все офицеры, наверное, уйдут.

После взятия Эрзерума турками, дней через десять, я имел случай прочесть документ, из которого увидел, что подозрения наши насчёт устройства русскими офицерскими руками армянской автономии были вовсе не безосновательны; в документе этом доктор Завриев вполне определенно говорит о стремлении создать автономную Армению. Документ относится ко времени до приезда доктора Завриева в Эрзерум.

В своей оценке настроения общества офицеров доктор Завриев не ошибался. Действительно, определённое желание уйти было налицо. Ясно было видно, чего хотят армяне и для чего им нужны русские офицеры.

Мы же все были всегда только солдатами и политикой заниматься желания не имели,


(л. 1-48)

партизанскую войну армян своим делом тоже считать не могли.

Обещания Андраника остались только обещаниями. Жители им не верили. Базары были закрыты. Все боялись. На улицах в мусульманской части города была мёртвая пустота; только вблизи городского управления открывалось несколько лавок и среди дня собиралось немного мусульман. Ни один армянин казнён не был: «Нет виновных; укажите виновного и он немедленно будет привлечён; как же мы можем карать, не зная кто виноват».

На это им немедленно отвечали, что русские офицеры слишком достаточно указывали им виновных, которые до сих пор остаются безнаказанными, что русские офицеры вовсе не обязаны быть армянской сыскной полицией и что, если армяне на самом деле добросовестно захотели бы найти виновных, то давно и непременно нашли бы их множество.

Лицемерие армян только еще сильнее отталкивало от них. Отдельные насилия над мирными жителями не прекращались, только делалось это более тайно; деятельность свою армяне перенесли из города в селения вокруг города, куда наши глаза не доставали. Из ближайших к городу селений турки исчезли; не знаю только как и куда; а в дальних стали обороняться оружием.

В городе, под видом противодействия восстанию, стали усиленно производить аресты жителей. На мой вопрос полковнику Морелю -- в какой степени безопасности находится жизнь арестовываемых и намек, не клонятся ли эти аресты к тому,


(л. 1-49)

чтобы устроить организованную резню людей, как баранов, наподобие Эрзинджанской, он ответил мне, что арестованные главари предполагавшегося турецкого восстания будут под надёжным конвоем, в целости, вывезены в глубокий тыл, в Тифлис, а частью будут держаться как заложники, в самом Эрзеруме, в виде прочной гарантии против восстания.

Ко мне стали поступать донесения о незакономерных действиях армянских довольствуюших учреждений: так, например, если подавалось требование на масло для довольствия людей полка, то в выдачах отказывали; если же требование писалось для электророты и шёл получать по нему фельдфебель этой роты, бывший в каких-то хороших отношениях с Андраником, то масло непременно выдавалось; заведывающий продовольственным магазином чиновник-армянин не выдавал полку по требованию сахар на том основании, что будто бы Андраник сахар весь сосредоточил у себя при квартире и сам регулирует выдачу его; письменное подтверждение чиновник дать отказался.

Прибывавшие из тыла через этапы офицеры жаловались, что русскому офицеру на этапах нет возможности ни покормиться, ни отдохнуть; для армян же есть и еда и тёплое помещение.

В половине февраля офицеры артиллерии получили по распоряжению штаба армии две вагонетки и вывезли на них в тыл часть своего имущества и часть семейств. Для вывоза остальных семей и имущества требовалось еще три вагонетки, на которые разрешение штабом армии было дано ещё до отъезда штаба из Эрзерума.


(л. 1-50)

Назначение этих вагонеток после отъезда штаба затягивалось. Наконец, полковником Зинкевичем было сделано письменное распоряжение о наряде вагонеток. Получив эту бумагу, чиновник или офицер-армянин, заведывавший назначением вагонов, обещал через два дня не назначить вагоны, а только сказать, когда они будут назначены. Беженцы же армяне имели перед нами предпочтение в этом отношении.

Отправить семьи и имущество на подводах, без себя, не имея достаточного числа русских людей при обозе, мы опасались, так как дорога и этапы в тыл были запружены хорошо вооруженными армянскими беженцами и дезертирами; безопасной ее нельзя было считать никоим образом, потому что армяне, трусливо и гнусно убегающие с поля сражения от настоящих солдат, чрезвычайно храбры и беззаветно отважны в нападениях толпою на одиночных безоружных, на стариков, на женщин и на детей.

3а это время пополнения из тыла подходили очень слабо. Имевшаяся налицо пехота была совершенно деморализована и не повиновалась ни старшим, ни младшим своим начальникам. Роты, раньше, до прибытия Андраника, отказывались отправляться на позиции и не отправлялись; теперь отправлялись, но с фронта позорно убегали. Андраник ездил и лично загонял их обратно на позиции шашкой и кулаками. Получалась мелкая и четническая авантюра, в которой насильно держали русских офицеров.

Не знаю, может быть Андраник и очень сведущ в военном деле, но распоряжения его по артиллерийской части, передававшиеся мне полковником Долухановым,


(л. 1-51)

поражали меня зачастую дикостью и нелепостью.

Видно было, что все надежды армяне, с Андраником во главе, возлагают на русские пушки и русских артиллерийских офицеров, нисколько не считаясь ни с технической стороной дела, ни с тем, что к этим позиционным пушкам нужна обученная прислуга, хороший состав низших командных чинов, солдат и, прежде всего, достаточное количество хорошей и сильной пехоты.

Главное стремление было очень ясно: при бегстве закрыться пушками. Так оно вышло и на самом деле.

Начало мирных переговоров в Трапезунде все откладывалось. Сначала оно было назначено на 17 февраля, затем на 20 и, наконец, на 25 февраля по старому стилю
[2.03, 5.03 и 10.03 н. ст. соответственно]. Такие сведения мы имел через штаб Эрзерумского отряда или крепости. Своей телеграммной [телеграфной?] связи у меня никуда не было. Штабы мои находились оба в противоположной части города. Телефонная связь со штабом крепости почти никогда не действовала, а если иногда и действовала, то из рук вон плохо; из-за этого мне приходилось бывать в штабе крепости лично по два раза в день.

По тем осведомлениям, которые я получал от полковника Мореля и его штаба -- должно было считать, что мы имеем на фронте дело вовсе не с регулярными войсками Турции, а с шайками курдов и с восставшими жителями окрестных селений, среди которых должно было быть много обученных аскеров
[солдат], оставшихся тут при отходе турецкой армии от Эрзерума в 1916 году.


(л. 1-52)

Предполагалось, что эти курдские шайки, местные жители и имеющиеся среди них аскеры организованы для самозащиты: подучены военному делу прибывшими сюда несколькими турецкими офицерами и солдатскими инструкторами.

Пушек считалось у наступавших только две -- русских, горных, брошенных армянами при их отступлении от Эрзинджана. По данным разведки курды должны были наступать с Фамского, Эрзинджанского и Ольтинского направлений. Ожидались и с тыла, с Карсского шоссе и с Палан-Тёкена. Полковник Морель почему-то рассчитывал, что главная опасность будет с Ольтинского направления.

Разведка, на мой взгляд, велась армянами отвратительно. Конница была больше занята ограблением и уничтожением жителей в селениях, угоном скота от сельчан, а вовсе не делами разведки.

Если поступало донесение о том, что на отряд наступают до тысячи противника, то в действительности оказывалось, что там меньше двухсот человек. Когда доносилось, что отряд в триста-четыреста человек окружён превосходящими силами и ему удалось пробиться, то оказывалось, что отряд потерял одного убитым и одного раненым.

Однажды днем мне офицер-армянин по телефону донёс, что на боевой участок артиллерии, где он квартирует с солдатами-сторожами для охраны орудий, движется отряд в четыреста вооружённых жителей; на деле оказалось, что из противоположного селения вышли два безоружных человека и вскоре вернулись обратно.


(л. 1-53)

За всё время от оставления армянами Эрзинджана и до занятия Эрзерума турецкими войсками--разведчиками, был захвачен из турецких наступавших сил, насколько мне до сих пор известно, только один сувари
[турецкий кавалерист]. Я сам его не видел, но сильно склонен думать, что этот несчастный был или с отмороженными ногами или вообще человеком, лишённым способности двигаться без посторонней помощи.

После второго общего заседания офицеров было подано мне несколько рапортов об увольнении из полка в русский корпус, К воинским начальникам и в другие национальные части.

Я доложил полковнику Морелю, что, вероятно, очень многие русские офицеры, а то, пожалуй, и все, уйдут из Эрзерума. Он вспылил и заявил, что не допустит этого силой и полевым судом. Я ответил ему на это, что пушки ещё в руках моих офицеров, и на насилие ответ может быть сделан из пушек, и что уход каждого офицера при существующих условиях составляет законное право каждого, основанное на распоряжениях правительства.

Я пояснил, что никто из офицеров самовольно уходить не хочет; каждый желает получить законное разрешение воспользоваться своим правом; иначе считают, что разницы между нами, оставшимися по долгу службы и теми, которые ушли раньше самовольно, не будет никакой. Обстановка же сейчас сложилась так, что совесть и долг чести не позволяют оставаться.

Полковник Морель ответил, что никакого законного права на уход нет и каждому уходящему он даст такую же аттестацию, какую дал штабс-


(л. 1-54)

капитану Ермолову, пусть только попробуют уйти.

После моего возражения, что нет необходимости принуждать слушаться нежелающих, тогда как, по словам полковника Долуханова, в Тифлисе и Батуми имеется множество желающих офицеров -- полковник Морель сказал, что он просил у приезжавших английских офицеров выслать в его распоряжение для Эрзерума шестьдесят английских офицеров-артиллеристов и это ему было обещано.

Почти одновременно с этим разговором мне стало известно, что служивший в Эрзеруме на станции железной дороги по вольному найму начальником станции солдат, русский, или, кажется, поляк, не захотел оставаться служить ни за какие деньги; его арестовали и силой принудили остаться.

Я отдал приказ командирам батальонов поселиться самим и поселить всех офицеров как можно ближе к управлению артиллерии и сгруппировать их каждому около себя для удобства передачи приказаний и на всякий другой случай, чтобы в случае чего, не оказаться разрозненными и в западне.

Уехавшего ш-к. Ермолова я, перед его отъездом, просил зайти в Сарыкамыше к начальнику штаба армии генералу Вышинскому, рассказать ему, в каком положении мы здесь находимся и просить командующего армией скорей освободить нас из нашего ложного положения среди армян. То же просил передать и начальнику артиллерии генералу Герасимову. Ермолов уехал 25 февраля
[10.03 н. ст].

Кажется, 24 февраля
[9.03 н. ст.] над Эрзерумом появился турецкий аэроплан, сделал разведку и вернулся обратно. Из этого я заключил, что турецкие регуляр-


(л. 1-55)

ные войска должны находиться сейчас в Эрзинджане или даже в Мамахатуне.

Около этого времени полковник Морель говорил мне, что турки прислали «прокламацию» с требованием очистить Эрзерум. После взятия Эрзерума, из разговора с командиром корпуса Кязим-беем Карабекиром, я узнал, что это была вовсе не прокламация, а самое настоящее его письмо, за подписью его, командира турецкого регулярного армейского
[2-го Кавказского] корпуса.

Если на прокламацию у нас принято и должно смотреть, как на анонимное, подпольное письмо, то во всяком случае считаю, что полковник Морель не имел права и не должен был вводить меня в заблуждение и называть официальное письмо прокламацией, скрывая, что оно подписано крупным начальником турецких регулярных военных сил.

За 24 и 25 февраля
[9.03 и 10.03 н. ст.], по сведениям штаба крепости, положение на фронте не было угрожающим. Известно было, что около Теке Дереси [практически впритык к передовым позициям на левом фланге Эрзерумской укреплённой позиции] обнаружилось скопище курдов, которое удерживается высланным туда отрядом. Около Илиджи наступавшие от Эрзерума силы отбросили противника, будто бы на несколько верст назад.

26 февраля
[11.03 н. ст] стало известно, что вышедший из Эрзерума к Теке Дереси армянский отряд окружён, разбит и остатки его позорно бегут; что Илиджинский отряд отступает тоже, почти что бегом. Было получено мною словесное распоряжение от полковника Мореля открывать огонь по наступающим. Но наступающих нигде не оказывалось. С Харпутского шоссе бежали в панике расстроенные толпы отступающих армян; по Трапезундскому шоссе


(л. 1-56)

отступали спокойно, как на походе, колоннами не останавливаясь и не разворачиваясь.

После полудня выяснилось, что противник уже в шести верстах, около селения Геза, и стали видны сами наступающие, которых оказалось на мой взгляд не более полутора тысяч. Количество было ничтожное, но они не произвели на меня впечатления совершенно необученной курдской шайки. Видно было, что ими твёрдо управляют. Только небольшое количество пеших и избыток кавалерии позволяли думать, что это не регулярные войска, а организованные курды.

Отступающие же производили жалкое и возмутительно гнусное впечатление. Они то рассыпались около шоссе в коротенькие жидкие цепи, то опять собирались; видно было, что главное их чувство -- страх и боязнь двинуться вперед. Андраник выехал вперед развернувшейся всё же жидкой цепи; они поднялись, немного прошли было вперед, но снова залегли и уже больше не поднимались.

Орудийный огонь продолжался у нас до вечера и был прекращён с наступлением темноты. Само собой разумеется, что с началом обороны от нашествия курдов, каким все мы считали это дело, всякие разговоры об уходе отошли в сторону и каждый офицер честно выполнял всё, что требовалось от него боевой обстановкой. Каждому было ясно, что уходить теперь -- это значило навсегда приобрести себе имя труса и предателя. Необходимо было сначала покончить с нападением.

В этот день я увидел, как армянские войска понимают назначение артиллерии и как держат


(л. 1-57)

себя с нею в бою.

Пушки мои на укреплении Беюк Киреметли были на версту впереди пехоты, которая вся прижалась к Харпутским воротам и дальше двигаться вперёд, чтобы прикрыть артиллерию, никоим образом не хотела.

Обратил я внимание в этот день также и на то, что солдаты, бежавшие в паническом ужасе от Теке Дереси, всё же не забывали забирать с собой и угонять скот жителей из попутных деревень и убивать попадавшихся на пути безоружных одиночных местных жителей.

Надвижение противника на город произошло, по-видимому, неожиданно для штаба. Диспозиции для боя никакой издано не было; а может и была, не могу уверять, но ко мне она не попала. Раньше я слышал, что составлялось расписание занятия пехотой главной городской ограды на случай тревоги извне, но и это расписание ко мне не попадало.

Задача моя была проста: держать курдов на дистанции орудийного выстрела от линии укреплений города. В поле же, с пехотой, были горные пушки, в моё подчинение не входившие.

Весь этот день и накануне милиция собирала по городу мужчин-турок, не только годных к работе, а и стариков и калек. На вопросы объясняли, что собирают рабочих для расчистки занесённого снегом железнодорожного пути.
Вечером я узнал, что один из таких патрулей, под командой студента-армянина, пытался днем, в моё отсутствие, вломиться в мою квартиру, чтобы произвести, как он заявил, обыск; хотя на дверях была прибита моя визитная


(л. 1-58)

карточка и студент не мог не знать -- кто живёт в этом доме. После решительного протеста со стороны моих домашних и резкого отпора, студент этот, как самый последний хам, наговорил моей жене грубостей и убрался со своей командой прочь, не осмелившись всё же забрать моего домохозяина старика-турка и рабочих-курдов. По словам студента, безобразие это творилось во исполнение распоряжения Андраника.

Узнав это, я распорядился, чтобы домохозяин мой устроил бы от себя ход ко мне в квартиру для возможности перебраться под мою защиту в случае, если армяне явятся забирать жителей. Он это сделал и устроил еще и от соседа ход ко мне.

Вечером в этот день меня вызвали на военный совет в квартиру Андраника. Я отправился туда вместе с заведующим технической и мобилизационной частью капитаном Жолткевичем, которого я последнее время всегда приглашал с собою, чтобы иметь свидетеля моих отношений к штабу Андраника и моих действий.

Когда я прибыл туда, то узнал, что совет уже состоялся без меня. Очевидно, моим мнением не сочли нужным интересоваться. В комнате находились: Андраник, доктор Завриев, полковники Зинкевич, Морель, Долуханов и несколько других лиц. Полковник Зинкевич прочёл мне телеграмму командующего армией. Этой телеграммой генерал Одишелидзе сообщал, что командующий турецкой армией генерал Вехиб-паша радиотелеграммой известил его о своем приказании турецким войскам начать наступление на Эрзерум и занять его; тут же


(л. 1-59)

генерал Одишелидзе приказал уничтожить все орудия Эрзерумской укреплённой позиции и отступить.

Мне было дано письменное приказание за подписью Андраника уничтожить орудия. Генерал Одишелидзе исполнил свое обещание дать приказ об уничтожении орудий, но приказание это опоздало: часть орудий уже нельзя было уничтожить, так как наступающими они были уже отрезаны от нас; всё же в наших руках оставалось еще более половины всех наших орудий, которые мы еще могли испортить; в наших руках были также все замки и все обтюраторы от орудий, уже отрезанных, и мы также могли привести их в негодность. Для этого нужно было иметь два-три дня сроку.

Андраник все время по-армянски кричал, ругался и проклинал кого-то. Доктор Завриев старался его успокоить и переводил нам, что Андраник проклинает и ругает тех руководителей и деятелей армянского народа, которые засели в тылу; которые имели возможность выслать в Эрзерум несколько десятков тысяч солдат и выслали до сих пор только три-четыре тысячи; которые не хотят ни за что идти на фронт и которые продали армянский народ и армян.

Наконец Андраник объявил свое решение: два дня еще держаться в Эрзеруме; за это время эвакуировать всё, что возможно и тогда отступить. После этого он, не стесняясь нисколько нашего присутствия, при нас разделся, умылся, надел ночное белье и лёг спать, как будто бы нас тут и не было вовсе.


(л. 1-60)

Я осведомил доктора Завриева о том, что в городе начались поджоги и пожары; указал ему, что сам видел только что по дороге целый ряд горевших лавок, которые никто не тушил; он ответил, что пожары уже приказано затушить и уже приняты меры.

Затем я спросил его, для какой надобности милиция собирает и уводит куда-то жителей-мусульман; он сказал, что для расчистки железнодорожного пути, а на выражение мной недоумение -- почему сбор этот производят сейчас, в темноте, ночью, и ведут преимущественно негодных к работе стариков и калек -- он ответил, что ему об этом ничего не было известно, но он узнает.

После всех тех разговоров, которые мы вели раньше с доктором Завриевым по вопросу о насилиях над мирным населением -- я считал, что сказанного мною достаточно для того, чтобы возбудить в нём беспокойство и заботу о недопущении насилий и резни, тем более, что он всегда, как член правительства, требовал и старался добиться самого безупречного и закономерного отношения к мусульманскому населению со стороны армян.

Такое отношение я наблюдал не только с его стороны, но и со стороны других лиц из армянской интеллигенции, находившейся в Эрзеруме. Я не знаю, конечно, что было у них в уме и на душе и каковы были действия их, но слова этих некоторых лиц всегда производили впечатление искреннего, благородного стремления не допустить безобразий и резни.


(л. 1-61)

Инстинкты прочих армян доктор Завриев должен был знать лучше меня, и не мог не знать их.

Когда Андраник стал укладываться в постель, мы все перешли в другую комнату, выяснили между собой необходимые вопросы, связанные с выполнением поставленной Андраником задачи и разошлись.

Задание держаться в течение двух дней не представляло из себя ничего сверхъестественного или чрезвычайного, так как имея перед собой проволочное заграждение с отличными окопами, далее, городскую крепостную ограду долговременной профили и, наконец, вдвое, если не втрое большие силы обороняющихся, можно было свободно и легко держаться не два, а сорок два дня и не против курдского набега, а против регулярных войск.

Отбивать же нападение курдов мы были вполне вправе, так как турецкое правительство при заключении перемирия объявило, что курды ему не повинуются и что принудить их не воевать оно не может; следовательно, забота об охране и обороне нас от курдов возлагалась на нас самих.

На обратном пути я увидел, что пожары, о которых я говорил, действительно притушены и распространение их ограничено. В городе по наружному виду все еще было спокойно и не вызывало опасений за возможность вспышки резни.

Вернувшись в управление артиллерии я тотчас сделал все распоряжения о приведении в негодность орудий. За два дня можно было бы уничтожить их. Ко мне поступили донесения от моих офицеров, что


(л. 1-62)

пехота уходит с поля, пользуясь темнотой. Мне удалось после долгих хлопот всё же вызвать к телефону полковника Мореля и доложить ему о полученных донесениях. Он ответил мне, что против этого меры уже приняты, высланы резервы и подкрепления и положение не внушает тревоги.

Домой я вернулся около 1 часу ночи и прилёг отдохнуть. Между двумя и тремя часами ночи я услышал в городе вокруг частую ружейную стрельбу; слышал как где-то ударами бревна выламывали двери; слышал топот и голоса проходивших по улице армянских небольших отрядов, вроде ходивших днем и забиравших жителей. Криков о помощи нигде слышно не было. Получалось впечатление, что армяне производят усиленно аресты среди населения, а может быть и подготовляют уже резню.

Сопоставив и взвесив обстоятельства, я пришел к заключению, что: во-первых, в то время когда мы в честном бою сражаемся с наступающими и грудью своей прикрываем Эрзерум -- за нашими спинами армяне, эти кровожадные и трусливые борцы за свободу, уже начинают резать беззащитных стариков, женщин и детей, нисколько не заботясь о том, что этим они подло обманывают нас и позорят не только себя на весь мир, но позорят и имя русских офицеров, про которых неосведомлённые могут подумать, что они согласились помогать армянам делать их гнусное дело; а во-вторых, что среди наступающих могут быть сейчас турецкие регулярные силы; а если их и нет ещё, то они могут к утру или


(л. 1-63)

днём подойти; бой же с турецкими регулярными силами вовсе не входит в планы командующего армией и в нашу задачу, ни по его предположениям, ни по существующим условиям перемирия.

В соответствии с этим я принял такое решение: с рассветом отправиться к полковнику Морелю и предложить ему потребовать от армян немедленного прекращения резни; если же он бессилен добиться этого, то предложить повернуть часть пушек против армян и угрозой, а если понадобится, то и стрельбой, принудить их сделать это; а затем прекратить боевые действия и выслать парламентеров и условиться с наступающими о том, что Эрзерум будет очищен в течение двух дней без кровопролития.

Для гарантии же целости мусульманского населения при отступлении армян выработать какой-нибудь план, например: собрать самостоятельный отряд из русских офицеров и немногих оставшихся русских чиновников и солдат; или дать в помощь русским офицерам и в их распоряжение небольшой отряд турок и т. п.

На рассвете я с капитаном Жолткевичем отправился к полковнику Морелю. По дороге, около артиллерийского полевого склада, я узнал от заведывающего им прапорщика Багратунянца, что приказ об отступлении уже есть и что он хочет взорвать склад, но полковник Морель сказал, чтобы со складом поступили так, как скажу я.

Я был удивлён таким заявлением, так как склад этот мне вовсе не подчинялся, а был в ведении полковника Долуханова.


(л. 1-64)

Прапорщику Багратунянцу я объяснил, что взрыв склада я считаю ненужной и бесцельной жестокостью по отношению к мирному населению города и преступным предательством в отношении нас -- русских артиллеристов, так как нам еще ничего неизвестно о приказе отступать; все мы находимся сейчас вблизи склада и неминуемо при взрыве должны будем погибнуть бесцельно. Это подействовало и склад остался невзорванным.

Подъезжая к штабу Мореля, я увидел, что всё уже бежит. Стоящий напротив штаба дом американского консульства, в котором помещались какие-то армянские учреждения, горит и весь уже в пламени. Перед штабом стояли -- готовый к отходу, загруженный до последней возможности, грузовой автомобиль и несколько нагруженных повозок. Полковник Морель и Торком сидели верхом на лошадях готовые к отъезду. Было около 7 часов утра.

На мой вопрос -- в каком положении дело и что предполагается делать сейчас -- полковник Морель ответил, что еще в пять часов утра отдал приказ отступать и выразил удивление, что я не получил до сих пор этого приказа.

Случилось именно то, чего я опасался: бежали, бежали прикрываясь русскими офицерами и пушками. В то время, когда русские офицеры в бою своими руками заряжали и наводили орудия, удеживая наступающего противника, армянские «воины» резали безоружных и безопасно удирали.

Если бы я сам не приехал, то так никто из нас и не узнал бы, что приказ об отступлении отдан уже давно.

Раньше, в случаях гораздо менее важных, меня извещали о распоряжении, часто присылая даже


(л. 1-65)

офицера, а тут не сумели сделать этого.

Первым моим желанием было отправиться на укрепление Меджидийе и оттуда шрапнелью хорошо поблагодарить бегущих по Карсскому шоссе, забронированных в куртки и жилеты из ружейных патронов, армянских героев за то, что обманув нас, не дали мне и моим офицерам выполнить возложенную на нас задачу испортить орудия; за то, что устроили за нашей спиной отвратительный разбой и за то, что обманули и опозорили и меня, старого боевого офицера, и моих подчинённых офицеров.

Удержало меня только лишь сознание, что среди них невинно пострадают люди к этому делу совершенно непричастные: в Эрзеруме оставалось еще порядочно русских людей, лиц разных других национальностей, женщин и детей.

Мы отправились немедленно обратно в управление артиллерии. Улицы в городе уже были запружены толпой бегущих в панике обезумевших армянских солдат. Офицеров я не видел. Дорога была сплошь усеяна бросавшимися в бегстве вещами -- шинелями, амуницией, продуктами.

Проехать через лавину бегущих людей и повозок не было возможности. Хотели мы объехать другими улицами: повернули в сторону, но тут нас встретила жестокая ружейная стрельба и человеческие вопли.

Что делалось в улице -- нам не было видно, мешал поворот улицы. Видно было только, что на повороте вся улица залита по снегу кровью. Полагая, что тут уже идет бой, я приказал повернуть обратно. Доехав опять до перекрёстка, мы бросили свой экипаж и пошли пешком с полдороги,


(л. 1-66)

В это время из улицы, где происходили стрельба и вопли, выехал верхом армянин, начальник городской милиции, и я понял, что там было. Впоследствии мое предположение подтвердилось.

Вернувшись в управление, я приказал передать на батареи мое приказание отступать вместе с пехотой. Приказал, также, подавать обозы для выезда офицеров артиллерии. Через небольшое время мне доложили, что обоз управления артиллерии, вследствие небрежности командира нестроевой роты, весь убежал еще ночью, а полковой обоз, на котором ночью дежурил офицер, разбежался сейчас, при выезде с обозного двора; конюхи, не доезжая управления артиллерии, поворачивали в сторону Карсских ворот и вскачь удирали.

Бегущие в безумном страхе по улицам, одетые с ног до головы в патроны, армянские солдаты хватали эти фургоны, насаживались на них и гнали дальше. Пристяжных лошадей отпрягали, садились на них по двое и в панике мчались вон из города.

Оставленный мною по дороге экипаж пытались тоже отнять и угнать; когда кучер стал сопротивляться -- в него стреляли, ранили одну лошадь, но экипажа все же не взяли.

Изо всего обоза, имевшего до пятидесяти повозок, удалось задержать три фургона. Этими подводами воспользовались несколько офицеров, наскоро погрузились и уехали.

Оставалось еще две подводы и два фаэтона; ими можно было бы попытаться воспользоваться и уехать, но в это время последние бегущие армяне открыли в панике бессистемную, частую и беспоря-


(л. 1-67)

дочную стрельбу вдоль по оставленным ими пустым улицам; нам поневоле пришлось оставить это намерение и скрыться в доме. Жители-турки гарантировали нам и нашим семьям безопасность от курдов.

Оказалось впоследствии, что если бы невзирая на ружейный огонь армян по городу, мы и попытались бы проехать, то всё равно не смогли бы, так как Карсские ворота в это время уже были отрезаны; штабс-капитан Митрофанов пытался сделать это, но принуждён был вернуться с дороги обратно, несмотря на то, что квартировал недалеко от этих ворот.

Вскоре стало известно, что в город вступили уже турецкие войска и тут только точно я узнал, что мы имели дело не только с курдами, но и с регулярными войсками. Выяснилось, что храбрая армянская пехота ночью, под прикрытием темноты, почти вся сбежала с поля боя и бросилась спасаться по Карсскому шоссе. Ураган не мог бы так скоро очистить Эрзерум от армян, как очистили его они сами.

Факт, что на линиях обороны и в городе не осталось совсем ни убитых, ни раненых армян, лучше всего говорит о том, как стойко они оборонялись и как долго сопротивлялись; а другой факт, что в Эрзеруме захвачены в плен почти одни только русские офицеры-артиллеристы, не хуже свидетельствует о высоте доблести и благородства армян.

Узнав, что в Эрзерум вступили регулярные войска, я с адъютантом отправился заявить о своем нахождении здесь. Тут мы узнали, что Россия заключила с Турцией мир.


(л. 1-68)

По дороге туда и обратно, а также в последующие дни, многие жители на улицах бросались ко мне, целовали мне руки и всячески выражали свою благодарность. Так же относились и к другим русским офицерам, справедливо рассуждая, что если бы в Эрзеруме не было бы русских офицеров, то турецкие войска едва ли застали в нем столько живых жителей, сколько они застали их придя.

Теперь, узнав, что успели наделать в Эрзеруме армяне перед своим бегством и сколько человек безоружных стариков, женщин и детей они погубили, я благодарю Бога за то, что обстоятельства сложились не дав мне уйти с теми, про кого еще древнеримский историк Петроний писал: «Армяне тоже люди, но дома ходят на четвереньках» и которых русский поэт Лермонтов
[на самом деле, Пушкин] метко охарактеризовал в стихе: «Ты раб, ты трус, ты армянин».

16 (29) апреля 1918 г.
Эрзерум

Вр. и. д. Начальника артиллерии Укрепленной позиции
Эрзерума и Деве-Бойну и Командир 2-го Эрзерумского
крепостного артиллерийского полка, военнопленный
Подполковник Твердохлебов (подпись)


Вот такое вот воспоминательное описание. Возможно, турки и азербайджанцы чего-нибудь по мелочам и приписали, но в целом, картина мне видится достаточно правдоподобной.
В любом случае, подтвердить это можно только попав в вышеозначенный турецкий архив, и проверив указанные исходные данные.
Re: Эрзерумская укреплённая позиция [сообщение #57585 является ответом на сообщение #57419] вс, 15 апреля 2018 12:39 Переход к предыдущему сообщенияПереход к предыдущему сообщения
Ник Старк
Сообщений: 906
Зарегистрирован: февраля 2009
Географическое положение: Владивосток
Случайно в описи дел РГВИА углядел ещё одного героя твердохлебовского очерка, штабс-капитана Джанполадянца (Джанполадова/Джанполадяна). В фонде 2100 опись 1 есть дело 553 под заголовком "Сношения с поручиком Штаба Карсской крепости Джанполандяном (вернее Джанполадянцем)" (дата начала/конца дела 07.01.-29.01.1915, кол-во 4 листа).

[Обновления: вс, 15 апреля 2018 12:42]

Известить модератора

Предыдущая тема: Санкт-Петербургская крепость
Следующая тема: Германская полевая фортификация ПМВ
Переход к форуму:
  


Текущее время: чт мар #d 20:20:42 MSK 2024